Давным-давно в центральном кинотеатре нашего провинциального города перед сеансами играл джаз-оркестр. Однажды там появился новый барабанщик и народ валом повалил, чтобы послушать и посмотреть на него. Это только кажется, что играть на барабане просто. С невообразимой скоростью и непередаваемым артистизмом отбивал молоденький музыкант головокружительные ритмы и слушатели приходили в восторг от его солнечного искусства.
       А что это был за красавчик! Дамы и девицы всех возрастов тайно вздыхали о нем, но и подумать о взаимности мало кто решался. Можно ли всерьез расчитывать на чувства, скажем, Грегори Пека или Жерара Филиппа? А наш герой был ничуть не менее обаятелен, чем эти прославленные суперзвезды. Он знал о своей неотразимости, но никогда не злоупотреблял ею. Вскоре музыкант женился на самой красивой местной девушке и стал примерным семьянином. Она была высокая, стройная, кареглазая. Ее звали Зина.
       Рассказывали, что он был польским евреем, депортированным в нашу глушь в первые годы 2-й Мировой войны. Он был тогда почти мальчиком, однако успел повоевать в рядах польских конфедератов.
       Наступила “хрущевская оттепель” и железные узы репрессий несколько поослабли. Вчерашний ссыльный был принят на работу в городской Дом пионеров. Несколько лет он вел там почти все технические кружки. Дети в нем души не чаяли. Была когда-то серия книг типа "Радио-это очень просто". Мой герой задолго до появления этих замечательных изданий мог просто, доступно и без излишнего мудрствования рассказать, показать и научить детей собрать радиоприемник, напечатать фотографии, снять любительский фильм.
       Не получив в юности систематического образования, он каким-то непостижимым образом разбирался в любой технике, умел наладить сложнейшие приборы, устранить в них любую неисправность. Вот за эти-то качества, да еще за незаурядные организаторские способности в конце 50-х годов его пригласили работать в единственное тогда в городе высшее учебное заведение.
       В институте открывались новые факультеты, которые предстояло оснастить новейшим по тем временам оборудованием. Теоретиков в ВУЗе хватало, а в практиках ощущался дефицит. Мой герой ездил по стране, закупал, привозил, разгружал, устанавливал, налаживал. Он радиофицировал институт, организовал силами студентов регулярные радиопередачи на злобу дня, устраивал фотовыставки, снимал любительское кино, выполнял тысячи других нужных и полезных дел. Со студентами он блистательно вел практические занятия и факультативы по фото, кино и радиоделу. В шутку его звали "авто-мото-вело-фото-кино-радио-монтером". Он обладал несомненным педагогическим даром, прекрасно ладил с людьми и был на редкость обаятельным, добрым и сердечным человеком.
       Однако должность ассистента требовала высшего образования. Нужно было засесть за учебники. Увы, бдение над конспектами не входило в добродетели его кипучей натуры, да и поздновато учиться, когда идет пятый десяток и на руках четверо детей. Несколько лет, однако, учеба шла как будто-бы гладко, впереди уже брезжил диплом, как вдруг один из преподавателей обнаружил у без пяти минут выпускника недопустимые пробелы в знаниях. Изумленный служитель науки без ведома студента записал ход переэкзаменовки на магнитофон, дабы иметь весомый аргумент для сомневающихся в его объективности.
       В это самое время институт посетил корреспондент местной газеты с заданием написать хвалебный очерк. Кто-то направил его к принципиальному преподавателю. Прослушав магнитофонную запись, журналист мгновенно сменил жанр благостной оды на едкую сатиру.
       Фельетон имел такой шумный успех, что вскоре был перепечатан престижным столичным журналом Крокодил. Не в силах вынести всесоюзного позора, несчастный человек заболел и через непродолжительное время ушел в лучший мир. Хождение за дипломом оказалось роковым. А бдительный преподаватель был уволен и на его научной карьере был поставлен крест.
       Я училась в том институте и вся трагедия разыгралась на моих глазах. Если бы хоть что-нибудь в том фельетоне было клеветой! Увы, все было правдой. Ассистент действительно не был силен в теории. И все же, и все же... Не слишком ли дорогая цена за несколько хлестких абзацев в прессе?
       Недавно я перебирала "завалы" в ящиках старого шкафа и в ворохе бумаг увидела пожелтевший листок с тем злополучным фельетоном. Зачем я хранила его столько лет?
    Я не решилась обнародовать красивое имя и звучную фамилию моего героя, боясь причинить боль кому-нибудь из оставшихся в живых участников этой грустной истории.
       Прошло много лет и быльем поросли все надежды и печали ушедшей юности. Может быть эти запоздалые слова признательности и сожаления хоть в какой-то мере искупят мою несуществующую вину перед памятью этого человека.

Назад