До шестилетнего возраста я жила в доме, который  в округе называли сорокашкой по числу его квартир. До начала 50-х  годов это был единственный благоустроенный дом на Вые, старинной окраине нашего города. Позже по соседству построили целый городок из добротных домов в два и три этажа. Правым торцом сорокашка выходила на шумную улицу Фрунзе, а левым - на тихий Липовый тракт. Судя по названию, там когда-то росли липы, но во времена моего детства ни лип, ни других деревьев на Липовом тракте не было, лишь у обветшалых зданий Авроринских мастерских высилось несколько могучих вековых тополей.

Папа получил квартиру в сорокашке летом 1938 года. Незадолго до этого арестовали дедушку, папиного отца, а дом, где они проживали, отобрали ещё раньше. Вместе с папой и мамой в квартиру переехали бабушка, папина мать, и тётя Нина, старшая из папиных сестёр, а я тогда ещё не родилась. В новой квартире было три комнаты с казённой мебелью, паровое отопление от кочегарки, расположенной в подвале, ванна, куда раз в неделю подавали горячую воду, кладовка и отдельный туалет. На кухне стояла плита, которую нужно было топить дровами или углём. Для конца 30-х годов условия были почти роскошные.

 

Младенчество

 

Когда началась война, с Украины приехало много беженцев. В нашей квартире разместили три семьи эвакуированных, а нам предложили переехать в другую квартиру в том же доме, где кроме нас, проживало ещё две местных семьи. Там я и родилась в самый разгар войны. Папу на фронт не взяли, потому что он добывал руду, так необходимую для фронта. Мама и папа сутками пропадали на работе, меня оставляли с бабушкой.

Зимы в  военные годы были на редкость лютыми, а паровое отопление почти не работало. Папа раздобыл где-то самодельный электрический обогреватель. Пользоваться такими категорически запрещали, но родители тайком включали его по ночам, чтобы не простудить ребёнка. Смутно помню какое-то сооружение из одеял и этот обогреватель, представляющий собой проволоку, намотанную на отрезок толстой керамической трубы.

О первых годах моей жизни в памяти остались какие-то отдельные эпизоды. Хорошо помню, как я сижу на высоком деревянном стульчике на колёсиках, а приехавший в гости на каникулы двоюродный брат Юрочка быстро катает меня по комнате. Я замираю от страха и восторга, а брат смеётся.

Ещё запомнилось, как папа и дядя Вася, муж тёти Нины, только что вернувшийся с фронта, поехали на лодке в лес через Выйский пруд. Меня они взяли с собой. На том берегу была красивая зелёная поляна. Я бродила по ней, рассматривая цветущие ромашки. Вдруг из-за куста выскочил смеющийся дядя Вася. От неожиданности я испугалась. Дядя Вася показал мне кустик землянички с красными ягодками. Сопоставляя даты, я считаю, что мне было тогда два с половиной года.

Однажды мама собралась за квашеной капустой, которая хранилась у нас в подвале в большой кадушке. Дело было зимним вечером. Меня почему-то посадили на стол, прислонённый к стене. Лампа под потолком еле-еле освещала комнату, и по стенам двигались таинственные тени. Мне стало страшно: “Мама, не ходи в подвал, там Афа!” Афой я назвала некое безобразное существо. Мне казалось, что я видела эту мохнатую Афу и ещё долго её боялась.

Когда мне было около четырёх лет, мама подобрала на дороге воробышка, который не мог летать. Она посадила его между оконными рамами и несколько дней кормила крошками и крупой. Дворовые ребята разбили окно, пытаясь добраться до несчастной птицы.  Мама вставила стекло, найти которое было нелегко в те послевоенные годы, но вскоре неугомонные пацаны снова стали кидать в окно камни. Увидев это, я закричала: “Мальчишки! Софья Николаевна окно вставила, а вы опять его бьёте! Уходите, мальчишки!” Прибежавшие на крик взрослые разогнали хулиганов. Птицу пришлось выпустить. К счастью, она к тому времени окрепла и смогла улететь.

Как-то я проснулась ночью от стука в дверь. Это вернулся из армии двоюродный папин брат Виктор Прокопьев. Он воевал в авиации, и его отпустили года через два после окончания войны. Виктор был красивым черноволосым парнем со слегка раскосыми карими глазами. В голодные военные годы умерли один за другим его отец, бабушкин брат Сергей, и мать, тётя Соня, ещё не старая женщина редкой красоты. В их доме поселились другие люди. Фронтовику некуда было идти. Он долго сидел, опустив низко голову, а родители мои утешали его, как могли. Папа дал ему что-то из своих вещей, чтоб он мог переодеться. Немного пожив у нас, он уехал, и я больше никогда его не видела.  

В те полуголодные годы витаминов для детей не было, и меня поили рыбьим жиром, снадобьем отвратительного вкуса и совершенно не переносимого запаха. Я не хотела пить эту гадость, и мама придумала давать мне мандаринку только после того, как я выпью ложку рыбьего жира. По малолетству я думала, что, не выпив рыбий жир, мандаринку есть нельзя и очень удивилась, когда кто-то из родственников угостил меня мандаринкой, не заставив пить нелюбимое пойло. Больше я рыбий жир не пила, какие бы лакомства мне за это ни сулили.

Ещё из ранних воспоминаний запомнилась кошка, которую кто-то выкинул с четвёртого этажа. Бедное животное так ушиблось, что за ней постоянно тянулся мокрый след. Мы взяли её к себе, пытались выходить, но кошка вскоре умерла. После этого случая в нашей семье долго бытовало выражение: “Тощая, как наша Муська”.

 

На Руше

 

Когда мне было четыре года, маме, которая за военные годы изрядно подорвала здоровье,  дали путёвку в местный санаторий Руш. Дело было летом. Меня оставить было не с кем, и она взяла меня с собой. В палате вместе с мамой жить не разрешили, и мама договорилась, чтобы меня приняли в детский сад для детей сотрудников. Меня положили на одну кровать с дочкой воспитательницы, и от непривычной обстановки в первую же ночь со мной случился приступ ануреза, чего никогда раньше не было. Помню, как мне было стыдно и противно. На следующий день нашли лишнюю кровать. Воспитательница Полина Васильевна пыталась научить меня танцевать для выступления на детском утреннике, нарядив в костюм стрекозы, но я заупрямилась, и меня отстранили от выступления, чему я была только рада. Жалко было только костюм стрекозы, который надели на другую девочку.

 Всё свободное от лечения время мама проводила со мной. Санаторий был расположен в сосновом бору на берегу красивого пруда. Однажды, гуляя по лесу, мы увидели дятла. Он был такой же пёстрый, как мамина косынка. В этом санатории лечился молодой красивый китаец. Он часто носил меня на руках, а однажды преподнёс букет ярких красных маков.

 Мы вернулись домой в прохладный пасмурный день. Мама отправила меня гулять во двор. В песочнице играл Вадик из соседнего подъезда. Он был года на полтора младше меня, и я с ним не дружила, но кроме него никого во дворе не было. Не успела я ему рассказать, как мы с мамой отдыхали на Руше, как в форточку высунулась его мама: “Наташа, отойди от него, он болеет”. Я отошла, но было уже поздно. Очень скоро я заболела коклюшем, тяжёлой детской болезнью с изнуряющим кашлем. До сих пор помню, как мне было тяжело. Пришедшая женщина - врач советовала маме поднять меня на самолёте. На высоте, якобы, кашель пройдёт. Но  в тогдашних условиях это было совершенно нереально. Лекарства не помогали, и по совету знакомых, мама развесила в комнате мокрые простыни. Я лежала среди белых полотнищ, с тоской наблюдая, как зелёные листья за окном постепенно желтеют. Лишь недели через три болезнь отступила.

 

Соседи

 

Наша семья занимала две комнаты в четырёхкомнатной квартире на первом этаже. Соседями были семья Черемных и одинокая вдова Галя Карамышева, которая работала в банке. Галя была вечно хмурой, высокой, очень худой женщиной. Впрочем, в те послевоенные времена почти все были худыми. Полнота считалась тогда большим достоинством. Галя любила приодеться, хотя никаких особых нарядов не имела. На тумбочке перед зеркалом у неё стояли чудесные ароматные коробочки и флакончики. Я любила их рассматривать и нюхать. Духи Кармен со смуглой красавицей на этикетке, розовая пудра в зеленой с красными цветами коробочке, ярко-красная губная помада  в картонном тюбике и  дивно пахнущий крем Манон вызывали у меня неописуемый восторг.

У четы Черемных была хорошенькая взрослая дочь Эммочка, которая училась в медицинском институте в Молотове, как тогда именовали Пермь. Когда она приезжала на каникулы, я не отходила от неё, подолгу слушая, как она играет на пианино и приятным голоском звонко поёт неаполитанский романс Санта-Лючия, вальс Штрауса “Весенние голоса” и песню ”Летят перелётные птицы”, которая в то время только-только была написана. Я была в восторге от таких красивых мелодий и с упоением подпевала ей, быстро запомнив и мотив, и слова. В ”Перелётных птицах” Эммочка во фразе ”а я остаюся с тобою” произносила на конце слова ”остаюся” звук ”а” и подчёркивала, что это правильно.  Папа с мамой посмеивались и упрямо произносили это слово с буквой “я”. А как правильно, я до сих пор не знаю.

Однажды Эммочка подарила мне чудесную открытку, на которой была изображена кошка с выпуклыми  глазами. Если открытку наклонять в разные стороны, зрачки у кошки двигались. А еще у Эммочки были необыкновенные книжки с потрясающими картинками про Синдбада-морехода и Али-Бабу. Я просила её почитать, но книги были на английском языке, и, если приключения Али-Бабы и сорока разбойников она уже раньше перевела и прочитала мне, то за путешествия Синдбада ещё не бралась. Мне оставалось только с завистью рассматривать картинки, где храбрый моряк сражается с диковинными зверями и ужасными змеями. Так и осталось содержание этой дивной книги для меня жгучей тайной.

В семье Черемных кроме родителей Эммочки жила ещё и её бабушка. Все они ютились в одной комнате, перегороженной ширмой. Бабушка была вечно чем-то недовольна. Наверное, она была нездорова, а отдохнуть ей не было ни места, ни времени. Однажды, она прищемила мне мизинец кухонной дверью, уж не знаю, нечаянно или специально. Наверное, я ей мешала, постоянно шумела и бегала, не давая покоя. Было ужасно больно, и палец после этого остался немного кривым.

На втором этаже в квартире над нами жила семья Кандель. Глава семьи занимал большой пост на Высокогорском руднике и отличался очень высоким ростом, чуть ниже двух метров. Такой рост по тем временам считался великанским. Ребятишки на дворе называли его ”папа Кандель.” Под стать ему была и жена, крупная женщина с величественной осанкой и властным характером. Их сын Саша был старше меня лет на восемь. Завидя меня, он каждый раз делал грозное лицо и сердито  говорил: ”У-у, малявка, велосипедом задавлю”. Однажды он действительно наехал на меня велосипедом, поранив губу. До сих пор в память о Саше на губе у меня осталась довольно заметная светлая полоска. После того случая я, заметив вдалеке его долговязую фигуру, что было сил, убегала от него подальше. В дальнейшем, Саша Кандель стал чемпионом Европы, легендой отечественного волейбола.

 

Во дворе

 

Двор сорокашки был замечательный, таких дворов я тогда нигде больше не видела. Он был засажен аккуратными рядами акаций, яблонь и волчьих ягод, образующих три прямоугольника. В среднем располагалась спортивная площадка, а в боковых – фонтаны, к сожалению давно не работающие. Их бетонные бортики за военные годы успели обветшать. Весной акации цвели жёлтыми цветами, мы их рвали и высасывали из серединки сладкий нектар. Летом из стручков мы делали свистульки, вынув из них маленькие горошины. Волчьи ягоды цвели белыми и розовыми цветами, из которых летом вызревали красивые жёлтые и красные ягоды. Мы знали, что они ядовиты и никогда не пробовали. Нарвав стручков акации и волчьих ягод, девочки играли в магазины, взвешивая эти  ”продукты” на весах, сооружённых из щепочек и камешков.

На заднем дворе яблони и акации образовывали круг, в центре которого был обезвоженный круглый фонтан. Яблони были такие большие, что ребятишки играли на их ветвях в Тарзана, раскачиваясь на верёвках и издавая гортанные звуки. Знаменитые фильмы о Тарзане тогда только что показали в кинотеатре в центре города. Я, правда, фильмы эти тогда не видела, поскольку была слишком мала.

Дети, и большие и маленькие, много времени проводили на дворе. С утра до  вечера мы играли в классики, скакалки, мячики, куклы, ляпки, маршалы, глухие телефоны, фантики, но самой любимой игрой были прятки. В эту игру  играли не только малыши, но и ребята постарше. В обширном дворе было множество укромных уголков, где можно было  спрятаться. Особенно интересно было прятаться в подвалах и на чердаке. Подвалы в сорокашке были похожи на лабиринт. Спустившись туда, можно было попасть и в другие подъезды, и на задний двор.

Зимой на детей надевали широкие шаровары с начёсом  поверх валенок. В таком наряде мы  целыми днями лазили по сугробам, не  боясь, что снег попадёт в валенки.  Мы лепили снежных баб, строили крепости и дома из сугробов. Но самое интересное начиналось под Новый год, когда все дети ходили друг к другу на ёлки. Подаркам и хороводам не было конца. Потом все дружно одинаково заболевали то корью, то свинкой, то ветрянкой.

Во дворе сорокашки я часто видела двух очень худеньких совершенно одинаковых молодых женщин, одна из которых была мамой, а другая тётей маленькой белокурой девочки в платьице с большим кружевным воротником. Девочка гуляла под присмотром хмурой бабушки всегда отдельно от других  детей. Я была слишком мала, чтобы понять, о чем шептались взрослые, глядя на это прелестное дитя. Тут крылась какая-то пикантная история, так и оставшаяся для меня загадкой.

Напротив “сорокашки” располагались военные казармы. Забор был настолько высок и плотен, что ничего за ним нельзя было рассмотреть. Смельчаки все же проникали на запретную территорию и героически возвращались обратно. Между оградой двора нашего дома и забором казарм была узкая дорога, по которой регулярно проходили марширующие роты стриженых наголо солдат. Поднимая пыль кирзовыми сапогами, они громко пели: ”Эх, Россия, любимая земля, земля, родные березки и поля. Эх, дорога ты для солдата родная русская земля”.  Заслышав песню, мы сбегались со всех сторон и, топая рядом с солдатами, громко им подпевали, но вместо “берёзки и поля” дружно кричали: ”Минёпкины поля”. Минёпкой все звали Женю Мировского, славного белокурого мальчугана, друга моего раннего детства.

Однажды на улице было ненастно, и Минёпка  пришел ко мне в гости. Родители мои были на работе, и я была дома одна. Бабушка в то время водилась с младшей внучкой Валечкой, дочкой тёти Нины и дяди Васи, которые жили в том же доме в другом подъезде. Мы так весело играли с Минёпкой, что не заметили, как давно прошло обеденное время. Минёпка решил предупредить свою маму по телефону: ”Мама, я в городе у одной тетеньки, не волнуйся, я скоро приду ”. Вскоре мы увидели за окном его испуганную маму. Она бегала по двору в сбившемся белом платке и что-то громко кричала. Минёпка вышел на улицу, мама бросилась к нему и с рыданиями увела домой. После этого случая его долго не пускали гулять.

Во дворе сорокашки в то время часто гуляла старая овчарка. Даже шерсть её была седой, она с трудом переставляла больные лапы. Звали эту собаку Дайкой, и принадлежала она семейству Римша, инженера с ВЖР. Дайка была единственной породистой собакой во дворе, да, пожалуй, и во всей округе. В семье Римша была дочь, которой в то время было лет 16. Все звали её Чарой, хотя настоящее имя у неё было Маргарита. Некоторые ребята, то ли нарочно, то ли потому, что действительно путали, звали собаку Чарой, а хорошенькую дочку Римша – Дайкой.

Однажды во двор сорокашки заехали две легковые машины, ”Победа” и ”Москвич”.  Легковых машин тогда в городе почти не было, поэтому мы не видели раньше таких диковинок и сбежались на них поглазеть. Говорили, что эти машины недавно приобрели управляющий и главный инженер Высокогорского рудника. ”Победа” была кофейного цвета, значительно крупнее голубого “Москвича”. Все рассматривали эти легковушки, сравнивали их, единодушно признав превосходство ”Победы”.

Через дорогу от сорокашки со стороны улицы Фрунзе высился остов Выйско - Никольской церкви взорванной в 30-е годы воинствующими безбожниками. Некогда это была богатейшая усыпальница могущественных заводовладельцев Демидовых. Даже руины храма были прекрасны и манили к себе вездесущих ребятишек. Я тоже  рвалась туда, но мне строжайше запретили. Движимая любопытством, я всё же нарушила табу, но кучи битого кирпича, заросшие бурьяном, и мерзкий запах запустения навсегда отбил желание бывать там.

К ограде разрушенного храма примыкали убогие халупы Выйского рынка. На его деревянных прилавках  продавали ягоды, кедровые шишки и скудную огородную снедь, которая с трудом вызревала в наших северных краях. На базаре была  дощатая парикмахерская, куда папа часто брал меня с собой. Я любила смотреть, как его бреют опасной бритвой, предварительно наточив её об кожаный ремень,  а потом обрызгивают цветочным одеколоном из пульверизатора с оранжевой резиновой грушей. Однажды по просьбе папы меня наголо остригли. Он считал, что мои жидкие волосы после стрижки будут лучше расти. Мама была в ужасе, обозревая мой гладкий череп, но отрастающая шевелюра действительно стала значительно гуще. К сожалению, из золотоволосой блондинки с кудряшками я постепенно стала гладковолосой и тёмно-русой.

 

Подружки

 

Девочек во дворе было много, но ровесниц только две – Алла Гарберг и Таня Колотова. Алла была красивой грациозной девочкой с льняными кудряшками. Её отец был каким-то начальником на Высокогорском руднике, а мать не работала. Впрочем, в сорокашке из замужних женщин работала, кажется, только моя мама. Жили Гарберги в трехкомнатной квартире без соседей – большая роскошь по тем временам.

У родителей Аллы была какая-то странная любовь, граничащая с абсурдом. Они, женатые к тому времени лет двенадцать, могли долго целоваться во дворе у всех на виду, что в те пуританские времена считалось верхом неприличия. По вечерам они, взявшись за руки, надолго уходили гулять или уезжали вместе на велосипедах,  в то время как их дети не только оставались без присмотра, но и не могли попасть в квартиру. Лето выдалось дождливое, и Алла часто простывала из-за постоянно мокрой обуви. Сын Адик  хулиганил и частенько ночевал в подвале. В дальнейшем, он связался с уголовниками и попал на зону. Соседи пытались урезонить нерадивую мать, но та либо не реагировала, либо грубила. Тогда обеспокоенные жители жаловались отцу, но тот во всём полагался на любимую жену, которая уверяла его, что завистники на неё клевещут. Сам он почему-то не замечал ни мокрых чулок дочери, ни отсутствия по ночам сына.

С Аллой мы дружили и вместе пошли в первый класс. В школе на уроках физкультуры, заметив ее грациозность и гибкость, учительница порекомендовала ей поступить в спортивную школу, что она и сделала. В пятом классе подающая надежды гимнастка снова простыла и серьезно заболела. Ни больницы, ни санатории не помогли. Она долго чахла и умерла на двадцать первом году жизни от порока сердца.

У Тани Колотовой на левой щеке был огромный красный рубец, но он её почти не портил.  С  Таней мы постоянно играли вначале в песочнице, а когда немного подросли, в другие подвижные игры. У неё были два  старших хулиганистых брата. Одного из них, Сергея, ребята во дворе звали “Серя”. Однажды Серёжа так заигрался, что упал с дерева и сломал ногу. Я со страхом увидела, как его, довольно крупного мальчика, мать понесла на руках в больницу. Через некоторое время семья Колотовых переехала в отдельную квартиру в новостройке, и я потеряла их из виду. 

 

Любимый друг детства

 

Самым любимым другом моего раннего детства был Женя Поцелуйко. Он был сыном управляющего Лебяжинского рудника, где работал мой папа на скромной должности начальника смены. Родители Жени были очень красивой парой с классической малороссийской внешностью. К сожалению, с годами оба очень растолстели. В кладовке у них лежала целая куча почти новой порванной обуви 34-го размера, принадлежащая Жениной маме,  обладательнице миниатюрных ножек. Обувь очень быстро приходила в негодность под солидным весом Надежды Петровны.

На балконе у них стоял зеленый сундук полный соленого сала. Все члены семьи постоянно отрезали крупные шматки и с аппетитом ели этот украинский деликатес. Как-то Женя угостил меня этим салом, но мне не понравился его прогорклый вкус. Тогда он сделал бутерброд - на хлеб  густо намазал сливочное масло, поверх которого положил репчатый лук, посыпанный солью. Это было так вкусно, что в дальнейшем я не раз делала такие бутерброды, всякий раз вспоминая друга детства.

Женя был круглолицым, с румянцем на всю щёку, жизнерадостным,  неистощимым на выдумку черноволосым мальчиком. Он никогда не мёрз и даже в самый трескучий мороз ходил без варежек. Мы дружили с ним с самого раннего возраста. Когда мне было не больше трёх лет,  я чем-то обидела его, и Надежда Петровна пришла к нам жаловаться на моё скверное поведение. Я забралась под стол и долго сидела там. Мне было стыдно.

Однажды Женин папа привёз из Москвы диапроектор с набором диафильмов. Это была большая редкость в те суровые времена. Ребята часто ходили к нему гурьбой смотреть на диковинку. Иногда народу было так много, что просмотр устраивали в подъезде. На стене укрепляли простынь, аппарат ставили на табурет, а зрители усаживались на ступеньках лестницы. Женя торжественно крутил ручку и читал титры. Больше всех запомнился диафильм ”Молодая гвардия” по нашумевшей ленте Герасимова с юными Нонной Мордюковой и Инной Макаровой.

У Жени была старшая сестра Валя, очень красивая девочка лет на пять старше нас,  добрая и приветливая. Придя из школы, она любила с нами поиграть. Особенно ей нравилось, усадив нас за стол, изображать учительницу.

Однажды наши родители вместе встречали Новый год, а нас, Валю, Женю и меня,  оставили одних в квартире общих друзей. Сначала мы рассказывали друг другу сказки и разные занимательные истории, затем смотрели диафильмы, используя в качестве экрана белую стену кухни, а потом все трое легли спать в одну очень широкую кровать. Так мы встретили 1950 год, принёсший в мою жизнь большие перемены: в начале лета этого памятного года мы уехали из сорокашки, а осенью я пошла в первый класс.

 

Новая квартира

 

Папа получил отдельную квартиру в новом доме на улице Черемшанской в квартале от сорокашки. Переезжать нам помогали все дети сорокашки. Они перетаскали комнатные цветы, посуду и разные мелкие вещи. Хорошо помню, как мы пришли последний раз взглянуть на опустевшие комнаты. Было уже темно. Мама взяла ведро с тряпкой и стала мыть пол. Я сказала: ”Зачем мыть? Новые жильцы всё равно затопчут, когда будут въезжать”. “Нет, принято сдавать комнаты чистыми”,- ответила мама.

В новой квартире не было ни горячей воды, ни ванны, ни балкона, но мама всё равно была на седьмом небе от счастья. В первую ночь мы спали на матрацах, разложенных на полу среди тюков с нашим скарбом. Мне это так понравилось, что наутро я просила родителей не устанавливать кровати, а продолжать  и дальше спать на полу. 

Двор нового дома не  шёл ни в какое сравнение с двором  сорокашки. И соседские ребята мне не приглянулись. Покрутившись дня два у нового дома, я пошла в любимую сорокашку к старым друзьям, и с тех пор всё свободное время проводила там. Вскоре в бывшие наши комнаты переехали бабушка, тётя Нина, дядя Вася и их дочка Валечка, моя двоюродная сестра, младше меня на три с половиной года. Придя из школы и наскоро сделав уроки, я бежала к любимым родственникам. До сих пор помню вкус бабушкиных  пирогов с грибами и черёмухой.

Однажды я пришла к сорокашке в надежде встретиться с Женей. Это было незадолго до начала моего первого учебного года. Во дворе Жени не  было, и на мой стук в дверь их квартиры никто не открыл. Я напрасно долго ждала его, в тоске слоняясь по двору. Было холодно, как в октябре, хотя август ещё не кончился. На следующий день мы встретились, и он, глядя мимо меня, стал восторженно рассказывать, как они с мамой ходили в гости, и как он там играл с девочкой Олечкой, которой всего три года. Он так живописно говорил, какая эта Оля хорошенькая, и как ему с ней было весело, что меня впервые в жизни охватила жгучая ревность. Я ничего ему не сказала, но с той поры моя привязанность к другу детства стала слабеть.

Я пошла в первый класс, когда мне не исполнилось ещё семи лет. Женя был младше меня на три месяца, и пошёл в школу только на следующий год. Девочки и мальчики в то время учились в разных школах. Мы стали реже видеться.

 

 

В пионерском лагере

 

Когда я окончила первый класс, меня отправили в пионерский лагерь. В том же лагере в ту смену был и Женя Поцелуйко, и Минёпка, и другие дети сорокашки. В то время я была плохо подготовлена для жизни в пионерском лагере: не умела как следует заплетать свои довольно длинные косы,  не могла постоять за себя. Года через два я уже с удовольствием ездила в лагерь, но в тот год пребывание там обернулась кошмаром.

Меня почему-то все стали дразнить Митрофановой невестой. Кто такой Митрофан, и почему я его невеста, мне было непонятно. Каждый день меня изводили этими обидными словами, несущимися мне вслед со всех сторон. Я бросилась за защитой к Жене, но тот лишь посмеялся надо мной. В слезах я убежал в дальнюю беседку. Там меня нашел Женя Жбанов из нашего отряда. Добрый мальчик утер мне слезы и очень удивился,  узнав, что я не знаю  Митрофана,  чьей невестой по общему мнению считаюсь. Он вызвался показать моего “жениха”, для этого мы долго ползли  среди высокой травы к корпусу, где жили старшие ребята. Митрофан оказался высоким заносчивым мальчишкой,  не проявившим  ко мне никакого интереса.

На следующий день я заболела. К душевным переживаниям добавилась простуда, полученная на физзарядке, когда нас по утрам заставили бегать босиком по холодной росе. Я попала в изолятор,  долго лежала там одна в палате и очень скучала по маме. Она была в командировке и не могла взять меня домой. Папа в то время лечился на курорте. На моё счастье,  вскоре в палату положили нескольких заболевших старших девочек, и стало очень весело. Они рассказывали сказки и разные занимательные истории.

Через несколько дней приехала мама и забрала меня. Дома она обнаружила, что в голове у меня завелись вши, что в те годы было довольно частым явлением. Мама долго перебирала мне пряди, вычёсывая насекомых частым гребешком. Эта процедура показалась мне такой приятной, что в дальнейшем я не раз просила маму поискать в голове вшей, хотя их больше не было.

 

 

Конец дружбе

 

Пока мне не исполнилось 10 лет, я каждую осень  непременно заболевала какой-нибудь детской болезнью. Однажды, когда я разболелась особенно сильно, меня пришли навестить Женя и его сестра Валя. Они принесли мне гостинцы и подарили книгу ”Сказы Бажова” в красивом зелёном переплёте с золотым тиснением. Я была очень рада их визиту. Разговаривала со мной Валя, Женя же сидел в стороне, явно скучая. Я поняла, что между мной и Женей уже нет той  взаимной привязанности, какая была в раннем детстве.  Меня это тогда мало расстроило, наверное, в силу особенностей возраста. Вскоре семья Жени переехала в новую квартиру в центре города, и мы перестали общаться.

Мне было 14 лет, когда семейство Поцелуйко уехало на Украину. Мои родители ходили их провожать, но я не пошла, сославшись на занятость. Потом об этом горько пожалела. Никогда не видела я больше ни Женю, ни его кареокую, с косой ниже пояса, красивую, словно сошедшую с полотен Брюллова, старшую  сестру Валю. Я только потом поняла, как скучаю без них. В юности даже написала им письмо, раздобыв адрес у знакомых, но ответа не получила. Позже до нас дошли слухи, что отец Жени очень рано умер, а Женя  женился в 18 лет.

Семья Минёпки тоже уехала на Украину. Ещё раньше, чем Поцелуйко.

 

Дом техники

 

В первой половине 50-х к сорокашке вплотную пристроили  трехэтажный Дом техники, где регулярно “крутили” кино. Другого кинотеатра тогда на Вые не было. Фильмы часто были трофейные или подаренные американцами: Тарзан”,  “Багдадский вор”, “Одиссея капитана Блада”. Показывали и отечественное кино: ”Любовь Яровая”, “Кубанские казаки” и другие. Песни из ”Кубанских казаков” распевали тогда все, от мала, до велика.

Посещение кино в  Доме техники было почти ритуалом. Задолго до сеанса  важные дамы прогуливались по тротуару возле подъездов сорокашки, демонстрируя наряды. Иногда сеанс долго не начинали, переполненный зал гудел, свистел и топал ногами. Наконец,  торжественно  вплывала чета управляющего Высокогорским рудником и его величавой супруги. Они усаживалась на забронированные места,  и в зале тотчас гас свет.

На стене зрительного зала Дома техники висели красивые шёлковые портреты Ленина и Сталина,  дар китайских друзей. На этих портретах оба вождя выглядели как китайцы – с узкими глазами и высокими скулами. С Китаем у нашей страны тогда ещё была нежная дружба. В городе проживало немало молодых китайцев, стажировавшихся на наших рудниках и заводах. Мы, дети, звонко пели: ”Русский с китайцем братья навек, крепнет единство народов и рас…”. Грустно думать, что многие из тех китайцев, которых мы видели тогда, пострадали в годы “культурной революции” от рук фанатичных хунвейбинов.

В Доме техники я впервые увидела телевизор. Программа была всего одна, и только по вечерам. Вела все передачи обаятельная дикторша  Тамара Останина. Вскоре телевизор приобрели наши соседи. По вечерам все их знакомые без приглашения приходили к ним, часто со своими стульями, посмотреть передачи. Квартира превратилась в зрительный зал. Соседям скоро это надоело, но избавиться от назойливых зрителей было непросто. Мама не хотела, чтобы и наша квартира превратилась в клуб, поэтому долго не покупала телевизор. Кроме того, она боялась, что телепередачи помешают моей учёбе. Телевизор появился в нашей семье только в середине 60-х годов.

В 1956 году на Вые недалеко от парка имени Горького, который все называли “козьим загоном”, открыли новый кинотеатр “Мир”. Нам он казался тогда большим и красивым, с колоннами, просторным фойе и залом, где со всех мест был отлично виден экран. Мои походы в ”Дом техники” прекратились.

 

 

Прощание с сорокашкой

 

В середине 50-х семье дяди Васи предоставили отдельную квартиру недалеко от Выйского пруда. В сорокашке к тому времени не осталось никого из моих друзей, и я перестала бывать  в том дорогом для меня дворе. В 1959 году мы переехали в другой район города, а в 1973 году перебрались в областной центр.

Изредка, бывая в городе детства, я каждый раз приходила к сорокашке посмотреть на место, где прошли мои ранние годы. Я знаю, что никого там не встречу, но каждый раз стремлюсь уловить дух того дорогого для меня, давно ушедшего мира детства, где так уютно было под крылом любящих родителей, и так хорошо и беззаботно игралось с милыми моему сердцу друзьями. Мне часто снятся двор сорокашки, те две комнаты, где мы жили, и бабушка, машущая мне рукой из окна.

 

 

                                                     Август 2009 года, Екатеринбург.